Его называют полиглотом от мира театра и самым модным молодым режиссером. Перед новым театральным сезоном HELLO! предложил Максиму Диденко взять тайм-аут и уехать на пару дней к Финскому заливу. А по пути выяснял, в чем кроется секрет его успеха.
В этом году про 37-летнего Максима Диденко говорят, кажется, все. Это он заставил москвичей бродить по особняку Спиридонова в поисках Дубровского на спектакле-триллере «Черный русский». Он превратил культовую книгу Пелевина «Чапаев и Пустота» в фантасмагорию в театре «Практика». А завершил сезон фееричным «Цирком» в Театре Наций — мюзиклом, в котором Ингеборга Дапкунайте отправляется на Луну в компании фокусников и шпагоглотателей. Максим Диденко создает постановки на стыке клоунады и пантомимы, танца и языка жеста, со множеством метафор, ярких образов, смыслов.
Наш разговор происходит в 80 километрах от Петербурга, в уединенном коттедже Volvo Cross Country House. 17 градусов тепла, прозрачный воздух и полная тишина в эфире. Никакой сотовой связи, никакого Wi-Fi. Сюда отправляются за глотком спокойствия, диалогом с самим собой, которые так нужны творческому человеку.
До пункта назначения Максим добирался на V90 Cross Country — автомобиле, который лучше всего подходит для путешествий на дальние расстояния. «Тут тысяча режимов, всё для твоего комфорта, а еще отличная аудиосистема», — сказал режиссер
В коттедже Volvo Cross Country House на берегу Финского залива можно пройти все этапы «перезагрузки» — отказаться от сотовой связи и Интернета и восстановить силы. Здесь также можно заняться изучением окрестностей: или на велосипеде, или на уже упомянутом внедорожнике: все гости на время проживания получают такие в свое распоряжение
Максим, представьте себе зрителя, который не был на ваших спектаклях. На какой бы посоветовали сходить, чтобы понять, что вы за режиссер?
Я всегда приглашаю на свои последние работы. В Москве это «Цирк». Потому, что это самый свежий «пирожок». Это ближе всего к тому, как я сейчас мыслю. Для меня каждый спектакль — это просто тренировка или этюд к какой-то большой картине. Я не фиксируюсь на том, что уже создал. Результат — то, что существует только в прошлом. А реально только настоящее. И театр — это живой процесс, сиюминутное дело.
Вы также создали иммерсивный спектакль «Черный русский», в котором Дубровский, Маша и другие обитатели дома Троекурова взаимодействуют со зрителями в разных залах особняка. Как считаете, зрители готовы к таким развлечениям?
Если художник готов, то и публика готова. Еще в 90-е годы был всплеск авангардного, живого, мощного театра. И даже в 2001 году, когда в Москве проходила Всемирная театральная олимпиада и Слава Полунин привозил смелые, безумные театры, были все жанры и никого ничего не смущало, все были рады и счастливы. А сейчас происходит откат к традиционализму, и это очень удивительно. Это тоже, конечно, интересно и важно, но я, как маленькая частичка общества, пытаюсь консерватизму что-то противопоставить.
Расскажите, как рождался ваш язык, ваш стиль?
Начну издалека. Я родился в театральной семье. Мой дедушка в молодости играл у Таирова, был в свое время выслан в Омск, где организовал народный театр и основал телевидение. Там встретил мою бабушку, и она была примой в его театре. Потом она стала режиссером, и на этой почве они не поладили, он уехал. Бабушка еще лет 50 занималась театром в Омске, сделав его профессиональным, выпустила колоссальное количество учеников. Сильно повлиял на меня и дядя, режиссер. Он занимался клоунадой, пантомимой. В 80-е годы был бум пластического театра, проходил «Караван мира» (Весной и летом 1989 года караван бродячих комедиантов, стартовав в Москве, превратил Европу в единое театральное пространство. — Ред.). Так вот дядя был в гуще событий.
Максим Диденко
Значит, вы с детства были погружены в андеграунд. А когда впервые вышли на сцену?
В 1986 году мне было пять лет. Дед Мороз говорил: «Вот пришел Новый год!» Я выходил на сцену и махал руками. То есть я и был Новый год. Потом был небольшой перерыв и дядя взял меня к себе в театр, я стал заниматься пантомимой, танцевать. Потом я уехал в Иркутск, с Иркутским театром пантомимы поехал в турне по всей России. В 20 лет я поступил в Санкт-Петербургскую театральную академию к Григорию Козлову, четыре года учился на актера драматического театра и кино. С Григорием Михайловичем у меня возникли прекрасные отношения, я ходил у него в любимчиках. Уже на втором курсе он ввел меня в спектакль в театре, дал большую роль — я играл Адама Козлевича в «Золотом теленке».
Но актерская профессия стала для вас тесна?
Потом я начал сниматься в кино. Валерий Огородников пробовал меня на главную роль в фильме «Красное небо. Черный снег», а в результате я сыграл в эпизоде, лейтенанта НКВД. У меня было крушение надежд: я рассчитывал, что стану кинозвездой, но почему-то ничего из этого не вышло. Я поснимался еще в каких-то сериалах, но довольно скоро все это мне опостылело. Хотелось чего-то совершенно другого. Драматический театр как таковой казался мне неповоротливым. И ночами мы с моим приятелем Ромой Габриа экспериментировали, пробовали какой-то мимический клоунский театр. Однажды перед экзаменом по актерскому мастерству сбежали в Москву, чтобы познакомиться с Вячеславом Полуниным. Но все решила встреча с Антоном Адасинским (Актер, режиссер, хореограф и музыкант, вырос из «Лицедеев» Полунина. В 1988 году в Ленинграде он основал свой театр DEREVO, который с 1997 года имеет свою репетиционную базу в Дрездене. — Ред.). Антон проводил мастер-класс, мы к нему сразу прибежали. Он нас очаровал мгновенно, и, недоучившись, мы ушли к Антону.
Началась другая жизнь?
Пока наши однокурсники делали дипломные спектакли, мы в Петропавловской крепости тренировались на голом бетоне. Язык DEREVO абсолютно другой, это антидраматический театр. Принципы работы тоже другие: ты участвуешь во всем процессе — погрузке-разгрузке, монтаже, тут же у тебя и тренинг. Антон взял меня в первое большое турне со спектаклем «Однажды». Мы объездили 10 городов за 12 дней в Германии. Это был экстренный вход в систему. Работа в том театре продолжалась лет пять. Я объездил мир, и это совершенно изменило представление о том, каким театр может быть. И несмотря на то, что Антон запрещал нам смотреть постановки других театров, я много что видел, я человек любознательный.
Так, в Эдинбурге подружился с чешским театром Farm In The Cave. Это театр такого архаичного существования, суперэнергичного, на очень высоком градусе существования. Я стал время от времени ездить к ним на мастер-классы, и их руководитель позвал меня работать у них актером. Я стал работать на два города, в Праге и в Дрездене. Параллельно мы делали проекты с питерским инженерным театром «АХЕ». С Ромой мы еще организовали свой театр «Барбузоны», где с помощью контактной импровизации пытались перевернуть обывательское сознание зрителя. Была такая интенсивная, веселая, разнообразная жизнь между городами.
Максим Диденко возле коттеджа на берегу Финского залива
Но в какой-то момент вы почувствовали, что что-то надо менять?
Я ощутил, что больше не могу так жить, и вернулся в Питер, ушел из DEREVO, не продлил контракт с Прагой и начал делать что-то свое. С моим другом Вадимом Амирхановым мы организовали что-то типа театральной студии — арендовали в пустующей высотке на Васильевском острове, на бывшем оружейном заводе имени Калинина, комнату на 12-м этаже. Там не было отопления, только холодная вода. Через год мы были самыми крупными арендаторами этого пространства, там жило около 150 человек, и в каждом помещении происходила какая-то прикольная неформальная история: видеостудии, клубы, кузницы, пошивочные цеха. Кто-то там сделал кинотеатр «Лариса», куда никто не ходил кроме тех, кто в этом доме жил. Это был такой легальный сквот — все платили аренду. Вадим не выходил из здания около 400 дней. Только на крышу, как капитан этого «корабля».
В этот период я организовал театральное объединение The Drystone. Мы занимались радикальными перформансами. Я поставил себе задачу сформировать собственный язык. И в какой-то момент мы выступали на фестивале в Зеленогорске со спектаклем «Данте. Божественная комедия. Ад».
Максим, позвольте для наших читателей процитировать аннотацию к постановке 2010 года: «Акция сама по себе является вопросом, ответ на который зритель ищет сам. Понятие греха времен «Божественной комедии» — и современная тотальная безгреховность в эпоху виртуальной церкви — телевидения. Духовными учителями стали психотерапевты, которые готовы выдавать индульгенции за деньги. Утеряно ощущение греха как стыда, человек бесстыдный — бездуховен».
Да-да, так и было. Спектакль начинался с драки на дискотеке, меня там били и потом красили красной краской. И я придумал, что надо бросаться большими бочками, и мне с высоты вытянутых рук упала на голову бочка, меня залило кровью. Но я довыступал, потому что из-за краски зрители подумали, что это спецэффект. Но после бочки я понял, что с панк-экспериментами надо завязывать.
И сделали шаг в сторону консервативного театра?
Николай Дрейден позвал меня в питерский театр «Приют комедианта» помочь ему сделать спектакль «Олеся. История любви» по повести Куприна с артистами Льва Абрамовича Додина. Мне было интересно соединить опыт театра андеграундного, физического с драматическим. Этот спектакль имел некий успех, и на его волне Коля предложил мне сделать в питерском ТЮЗе тоже спектакль. И мы придумали «Леньку Пантелеева».
Это такой мюзикл, реплика к «Опере нищих» Джона Гея и «Трехгрошовой опере» Брехта. Спектакль имел ошеломительный успех. Этот опыт привел меня к мысли, что я могу работать в больших государственных театрах, с драматическими артистами, и в принципе у меня есть ощущение языка, метода, инструментария, которым я могу пользоваться. И главное — я открыл в себе способ сочинять, какой-то колодец, в котором я с удовольствием могу черпать идеи и силы для работы.
Максим Диденко в коттедже на берегу Финского залива
Теперь вы предлагаете свои постановки московским театрам. Как это происходило?
Я писал худрукам разных театров, пробивался в их кабинетах, что-то рассказывал, но это не очень работало. Я был такой рыбак, который ходил по Москве с неводом и пытался что-нибудь поймать. Среагировали на меня два человека — Дмитрий Брусникин и Кирилл Серебренников. Причем с Кириллом Семеновичем мы о «Хармсе» договорились за два дня. Так возникли мои любимые программные спектакли — мюзикл «Хармс» и балет-оратория «Конармия».
Насколько вам важна реакция зрителей?
Конечно, мне важно, чтобы зритель услышал, понял и отреагировал. Если бы мне было все равно, я бы остался в подвале и продолжал заниматься панк-перформансами. Для меня театр — это все-таки коммуникация, связь. И процесс познания мира происходит для меня через диалог с публикой. Мне кажется, для этого театр и существует. А для того, чтобы энергетический обмен происходил на полную катушку, нужно, чтобы и зал был полный. Чтобы этот огромный коллайдер работал.
Как думаете, почему у вас каждый раз получается его запустить?
Мне нравится моя работа. У меня нет начальника, и я не выполняю чьих-то заданий. Я не делаю то, чего не люблю. А то, что любишь, как известно, делать очень легко.
С Финского залива дует ветер, а наш разговор и маленькая экспедиция подходят к концу. Пакуем вещи, берем курс на Петербург. Отдых закончился, впереди море работы и — в случае Максима — не меньше идей: «Мысли по поводу новых постановок могут прийти ко мне в любой момент дня и ночи. Даже вчера, когда я слушал в машине Россини, что-то такое промелькнуло. Посмотрим, во что это выльется».
Продюсер: Юка Вижгородская. Стиль: Алина Фрост, Виктория Шнайдер